Почему же мы все-таки читаем эти слова, почему в данном случае мы обращаем внимание на это «Слово»? Для того, чтобы знать, что у христианина есть цель. Эта цель высокая и достойная. Мы можем не углубляться в рассуждение о переживаниях высоких подвижников, стоящих на вершине добродетелей, достигших совершенства, но мы должны знать, какие чувства, какие мысли, какие переживания являются совершенными. Для чего? Для того, чтобы знать, где мы сами находимся, для того, чтобы понимать, что мы сами бесконечно далеки от совершенства.

Чаще всего мы понимаем совершенство в таком восточном буддийском смысле: то есть это человек, лишенный страстей (да и почти и человечности – не вкушающий, не пьющий, не спящий и непрестанно пребывающий в каком-нибудь молитвенном делании). Мы себе так представляем совершенство. И, конечно, когда видим себя не такими, то говорим: «Ну, где уж там? Я же не могу молиться двадцать четыре часа в сутки, я не могу не есть, мне работать надо». И так далее. В сущности, мы говорим полуправду, а то и откровенную неправду. И не потому, что мы, скажем, лжем, будто мы не можем не есть, и можем не спать, и можем двадцать четыре часа молиться. Нет. Совершенство не в этом. И, оправдывая себя объективной немощью нашего тела или включенностью в социальную жизнь, мы не о том говорим.

Совершенство – это именно определенное переживание, определенное внутреннее состояние, которое доступно каждому человеку. И опыт преподобного Антония Великого, который был послан к простому башмачнику, или опыт Макария Великого, который тоже посылался к одному благочестивому мирянину, показывают, что Промысл Божий не только велит почитать этих высочайших подвижников, но он заботится и о тех, кто находится в миру. Он и им помогает достичь совершенства – насколько это возможно. Важно понимать, что такое совершенство возможно, и понимать, что это за совершенство, чтобы стремиться к нему. И важно знать, что проблема не в том, что у нас много дел, или семья, или телесные болезни, а в том, что мы очень любим грех. И вот когда мы правильно слышим слова о высоких чувствах, высоких мыслях, это дает нам цель, нам есть куда стремиться, это показывает, насколько мы далеки и как много нам надлежит еще и плакать, и смиряться.

Вот третий абзац:

Это «Слово» можно назвать словом о совершенной свободе. По свидетельству преподобного аввы Исайи, совершенная свобода – это тогда, когда никакое зло не обличает тебя. То есть ты не находишь в сердце своем никаких обличений, таких свидетельств своей совести, своего сердца о том, что ты делаешь что-то не так. Вот если этих обличений нет, значит, ты совершенно свободен, истинно свободен, как говорит авва Исайя.

Прочитав или прослушав это «Слово», думаешь: «Ну вот же я про то и говорю, я же свободный человек. Я свободен, потому что ни вчера, ни третьего дня меня совесть не укоряла: посты соблюдаю, утренние, вечерние правила читаю, в храм в воскресенье хожу, никого не убил, ни с кем не поругался, всех простил. Вот она – совершенная свобода!» К слову сказать, люди, даже и не ходящие в храм, и не постящиеся, и не молящиеся, даже неверующие могут вполне жить именно так же, внутренне их сердце, совесть ни в чем их не укоряет. Но у аввы Исайи здесь есть маленький нюанс: если наконец увидишь, во время молитвы, что совершенно никакое зло не обличает тебя. Не просто так, идя по жизни, а именно во время молитвы. То есть когда ты стал молиться и дерзновенно молишься Богу так, что никакое зло тебя не укоряет и не обличает, вот тогда ты свободен.

И, наоборот, как часто и бывает со всяким христианином (да и в какой-то степени и с нехристианином, когда он обращается к Богу): вот человеку кажется, что прожил он день достойно, но, вставая на молитву и начиная молиться, он вдруг чувствует, что что-то не так. Именно так: что-то не так. Сразу не поймешь, что не так. И вот, творя молитву, вслушиваясь, вживаясь в молитвенные слова, человек как бы мысленно, как бы в темноте, пытается нащупать, что не так, что он сделал не так, что обычной молитвы к Богу не получается. И это может быть быстро, это может длиться долго, но рано или поздно человек нащупывает, ему как бы открывается некая завеса – и он буквально видит эту картину, как он, проходя по улице, увидел, как курит некая девушка, и мысленно ее осудил. Просто мысль такая: «Тебе бы тем-то и тем-то заниматься, а ты чем занимаешься? Эх ты, недотепа!» Он просто подумал, прошел мимо, даже не сказал ничего вслух, но совесть вдруг именно в молитве, именно на молитве подсказывает, голос Божий свидетельствует: «Ты укорил брата своего, в данном случае сестру свою! Ты не пожалел сестры своей, ты не помолился о ней, ты превознесся над ней! Ты, проходя мимо, посчитал себя выше ее, ты унизил и уничижил ее в сердце своем!»

Ничего особенного. Мы делаем сто раз в день вещи, гораздо более страшные, чем те, о которой я сейчас сказал, словами и осуждая, и укоряя, и злословя, и добивая, и откровенно уничижая, и издеваясь, самоутверждаясь за счет уничижения и унижения другого. Мы делаем это очень часто. Так, вроде бы ничего особенного, подумаешь, мысль промелькнула, но не у всех. Но есть люди, которые побороли какие-то внешние разные заметные им грехи, а дальше думают, что все хорошо. И вот вдруг на молитве открывается, что ты уничижил сестру свою, превознесся над ней, не пожалел брата своего… И такая лавина обрушится на человека, что в этот момент, разрушенный, сокрушенный, надломленный, он рыдает. Не плачет, нет – рыдает; рыдает перед Богом о своей мерзости, о своем грехе, о своей гордыне.

Я специально привел случай, с одной стороны, всем понятный, а с другой стороны, все-таки для большинства людей уж очень, скажем так, высокий, потому что мы в подобной ситуации осудили бы словом. И гораздо страшнее: мы даже не знаем, что такая мысль может быть греховной. Я взял такое серединное положение между нашими повседневными грехами и грехами совершенных людей, чтобы хотя бы таким образом показать: вот такое состояние переживают каждый раз на молитве люди, которых мы называем святыми, вот так они доходят до повседневного плача, вот так они сокрушаются и стенают. И даже те из них, кто исцелял бесноватых, за пять минут до своей смерти, как преподобный Ефрем Сирин, плачут о своем грехе, плачут о своей гордыне, о своем несовершенстве, плачут искренне, а не надуманно, потому что они видят грех и знают цену этому греху. Они знают, что за одну эту мысль они могут быть низвергнуты с любого того состояния, в котором находятся. Они сокрушены и раздавлены, если они не оплачут тотчас же этот грех. Вот так, от молитвы к молитве, от плача к рыданию, от укорения совести до сокрушения, человек и восходит постепенно от силы в силу, от смирения к смирению, от простой молитвы к Богу до совершенства.

И вот эта способность человеческого сердца обличать нас в наших неправдах и грехах, конечно, уникальна. Все это восходит к словам из Первого послания евангелиста Иоанна Богослова. В третьей главе своего послания он пишет: Дети мои!.. вот по чему узнаём, что мы от истины, и успокаиваем пред Ним сердца наши; ибо если сердце наше осуждает нас, то кольми паче Бог, потому что Бог больше сердца нашего и знает всё (1Ин. 3, 18–20).

Приходилось слышать и даже читать (что совсем странно), что все это надуманно, что это отдает какой-то паранойей. Даже такое люди пишут. И вот авва Исайя говорит об этом. Может, не так ярко, как говорит евангелист, но говорит об этом же.

Вот человек начинает молиться Богу. Вот он молится и понимает, что на сердце лежит какая-то пелена. Он это чувствует, он не знает, что с ним, он просто как занозу чувствует это. Когда у человека заноза в пальце, никто не скажет, что это у него паранойя, что ему просто кажется, что он занозил палец. Нет, он болит. И пока не вытащишь эту занозу, он будет болеть. А если совсем не вытащить, будет нагноение, абсцесс. И очень потом проблемно все это удалять, придется лекарства применять или с помощью даже хирургических приемов все это делать. А пока просто болит. Заноза штука крошечная, но она тем и определяется, что болит то место, в которое она вонзилась.

И вот человек, вставая на молитву, оживая на этой молитве, чувствует, что болит сердце: «Не могу понять из-за чего, но болит». И начинает молиться, как бы сдирая этот покров непонимания, и сердце свидетельствует ему о том, что у него болит, что он сделал не так. Сердце открывает ему и говорит о том, что он не прав. И вот когда он понимает, что сердце его осуждает, тут приходит человек и говорит: «Да пустяки все это! Бог уже все простил! Ты чего из-за каких-то пустяков переживаешь? Да какая разница? Да подумаешь, на кого-то посмотрел, кому-то что-то сказал, это все пустяки! Не обращай на это внимания, живи и радуйся! Бог тебя простил!» Но как этот человек может радоваться, если сердце ему кричит: «Ты сделал неправильное! Ты согрешил перед Богом!»? Ведь Иоанн Богослов говорит, что если сердце наше осуждает нас, то кольми паче Бог (1Ин. 3, 20), то есть если сердце делает нам больно, то насколько больнее сделает нам Бог, если мы не сокрушимся, не покаемся…

Но людей приучают игнорировать эти свидетельства сердца, их приучают не обращать внимание на то, что говорит сердце. Человек новоначальный, или человек, недавно ставший священником, или человек, недавно пришедший в монастырь, или человек, просто недавно куда-то вошедший, прикасаясь к чему-то, совестью уязвляется: «Ой, я тут не так сделал, тут я неблагоговейно зашел, тут я не поклонился…» Это его сердце осуждает, ему стыдно, что он ведет себя не так, как должно, что он неблагоговеен, неблагочестив, что он, находясь в святом месте, думает о всякой ерунде, оставленной дома. И он страдает от этого. Но его можно убедить: «Не обращай внимание! Это все лукавый тебя смущает. Это все выброси из головы! На самом деле ты хороший, нормальный парень. Но просто, чтобы тебя заставить думать о всяких пустяках, вот он тебя и мутит!» И человека очень легко сбить на этот путь, и он прекрасно со временем начинает стоять на клиросе и между, скажем, песнопениями говорить о всяких пустяках, порой даже рассказывая какие-нибудь анекдоты; пить чай и обсуждать кого-нибудь из прихожан. Так можно стоять у подсвечников и вести праздные беседы с кем-нибудь и даже не думать о молитве. «А зачем? Моя забота чистить подсвечник или стоять в алтаре и в конце забыть просто, что это алтарь, разговаривать направо и налево с кем ни попадя, о чем ни попадя, потому что это ж все неважно. А вот если я буду думать о том, что меня совесть мучит, так это ж, наверно, меня дьявол будет таскать за веревочку, лишь бы только я не вел себя спокойно, уверенно, равнодушно, вольно».

Вот до чего может довести человеческий извращенный ум, который ко всему прочему еще и Священного Писания не знает. На самом деле сердце человеческое – это замечательный и очень хороший, очень правильный инструмент, данный человеку Богом для того, чтобы оно сразу свидетельствовало человеку о том, что он делает не так. Правда, это сердце должно обладать особым состоянием, оно должно быть настроенным, оно должно быть живым.

Я не случайно дважды повторил, акцентируя внимание на словах аввы Исайи, что только когда молится человек, с ним это происходит, когда он оживает на молитве, оживляет свое сердце – и оно, оживленное, сразу кричит или шепчет, оно сразу сигнализирует: «Что-то не так!» Оно сигнализирует. И как говорят некоторые святые отцы, как часто к месту говорят многие благочестивые христиане: смутилось сердце, приходит смущение на сердце, что-то не так, нечистота какая-то… И ум, побуждаемый сердцем и просвещаемый молитвой, ищет, что он сделал не так. И когда он найдет, когда ум увидит то, о чем ему сигнализирует сердце, когда он увидит в свете Божественной истины все то зло, которое содержалось в этом невинном на первый взгляд движении души, ума или сердца, он вострепещет, потому что если сердце так его истомило, что он молиться не может, пока не примирится с сердцем своим, так насколько Бог больше нашего сердца, насколько Он больше недоволен тем, что мы сделали! Как же человеку после этого проигнорировать свидетельство собственного сердца, растоптать это сердце, не обращать на него внимание?

Но, растаптывая это сердце, я не только растаптываю Бога, живущего в этом сердце, я растаптываю самого себя и в конце концов становлюсь таким человеком: спокойным, независимым, ровно общающимся со всеми, смеющимся, веселящимся – что на кухне, что в алтаре, что в храме, что на клиросе, что в монастыре, что у святых мощей, что до причастия, что после причастия. «Да какая разница? «Не надо быть ханжами!» – говорим мы. – Надо всегда быть веселыми и ровными духом». А на самом-то деле встань, человек, помолись всем сердцем Богу – и ты поймешь по состоянию своего сердца, что оно во многом тебя хочет обличить, да и обличило бы, если бы ты ему позволил, если бы ты не заглушил его голос. Очень часто, заглушая голос своего сердца, мы просто заглушаем и затыкаем голос Божий, только чтобы не слышать Его обличений.

Конечно, эти обличения, которые являет нам наше сердце, это и мука, но это и радость. Да, это мучительно. Но и радостно от того, что ведь Бог стучится в наше сердце, Он борется за наше исправление. И, как говорит апостол Павел, все обличаемое от света является, ибо все обличаемое есть свет (см.: Еф. 5, 13), и если мы встречаемся с самообличением и узнаем правду о самих себе со стороны внешних свидетелей или со стороны собственного сердца, то в любом случае все обличаемое пронизано светом. Если мы узнали в этом свете Божьем, что значит перед Ним осуждение простого человека, который занимается обычным, привычным мирским делом, то мы придем в сокрушение, мы раскаемся.

Но вот эта способность обратить сердце к правде и будет действием света. И мы, естественно, сохраняя себя в этом свете, живя в этом свете, будем стараться охранять себя, беречь себя. Именно это желание сохранить себя в свете и в Боге и является тем инструментом, тем условием, что приводит в конце концов к возрастанию в Боге.

Авва Исайя, рассуждая об этом совершенстве, о том, как это происходит, о том, как свидетельствует сердце, говорит, что особым действием для человека, по которому и возможно такое свидетельство нашего сердца, является наше упование на Бога, когда сердце мы вложили в руки Бога, когда мы все упование возложили на Бога. Иначе это не получится. Собственно, в молитве, в самом ее начале, когда человек только учится молиться, он и учится вверять себя Богу, учится возлагать надежду на Бога. И тогда молитва его созревает, спеет, совершенствуется именно по мере того, как человек возлагает упование свое на Бога. И вот человек, возложивший упование на Бога, по мысли аввы Исайи, обладает некоторыми признаками.

Первый признак: он во время любого искушения способен благодарить Бога. Вот если он способен Бога поблагодарить, значит, он возложил упование на Бога; неважно, какого рода это искушение.

И второй признак: человек никогда не верит самому себе, что он угодил Богу. Вот если в нем присутствует это чувство – значит, он действительно возложил все упование на Бога. Если ему приходят мысли о том, что он, наверное, угодил Богу, – значит, он еще очень и очень далеко от того, чтобы возложить свое упование на Бога.

Использован материал сайта т/к “Союз”
Окончание. Начало читайте здесь.