Авва Исайя. О подлинной свободе. Часть 1

Авва Исайя. О подлинной свободе

Слово священника Константина Корепанова

Десятый абзац двадцать второго «Слова» преподобного аввы Исайи из первого тома «Добротолюбия»:

Осуждение первее самого себя приносит смиренномудрие, а оставление воли своей для ближнего с разумом, есть смирение. Чистота есть – молиться Богу, не осуждать есть – любовь. Долготерпение есть – не помышлять ничего против ближнего. Боголюбивое сердце есть – не воздавать (за зло). Безмолвие есть – не допытываться до того, что тебя не касается. Нищета есть – незлобивое сердце. Владеть своими чувствами есть – мир. Переносить (все) есть – кротость. Милостыня есть – прощать. Порождает же все сие отсечение воли своей. Оно умиротворяет добродетели между собою. Оно соделывает владычественное (ум) безмятежным.

Мы назвали это аскетическим резюме, потому что это передает саму суть духовной жизни человека. Вот это и есть духовная жизнь. И все те известные нам приемы и методы для того и нужны, чтобы стяжать эту жизнь внутрь себя, чтобы приобрести любовь, кротость, чистоту, приобрести смирение и так далее, как это написано, скажем, в заповедях блаженств. Там не сказано: блаженны профессора богословия; там не сказано: блаженны соблюдающие молитвенное правило; там не сказано: блаженны исполняющие все посты как положено. Там сказано другое. Но для того, чтобы стяжать те качества, о которых там сказано, нужно и изучение богословия, и чтение святых отцов, и пост, и исполнение молитвенного правила. Все это необходимо, но не как цель, а как средство для стяжания того, что и составляет суть новой, измененной во Христе человеческой жизни.

И мы говорили, например, о том, что неосуждение есть любовь. Поэтому, скажем, поднять на себя желание исполнить заповедь неосуждения и есть правильный и кратчайший путь к любви. Есть другие, более трудные, трудоемкие, может быть, даже более славные, более знаменитые пути к любви. Потому что мы знаем много великих врачей, мы знаем много великих милосердноделателей, которые стяжали любовь ко всем. Это путь великий и славный, но очень трудный. А есть путь простой: не суди никого – и ты стяжешь любовь ко всем.

Или, например, боголюбие истинное, как пишет здесь авва Исайя, – не воздавать злом за зло. Человек встал на путь к этой добродетели, если он научился, если он предпринял это делание, если он начал действовать так, чтобы не позволять себе никогда никому не воздавать злом за зло (жене ли, мужу ли, ребенку, сыну родному, чужому человеку на остановке, в трамвае, водителю на дороге, подрезавшему, не уступившему, еще каким-то образом). Всегда хочется воздать, наказать наглость, поставить на место, утереть нос. Все это замечательные человеческие свойства, из этого соткана наша грешная человеческая жизнь. Но это никакой любви к Богу не имеет, к ней не ведет, а если она все-таки и есть, то это ее разрушает. А если мы научимся не воздавать, то вот мы и взошли к любви к Богу. Не таким славным и трудным путем, как Серафим Саровский или Иоанн Кронштадтский, но мы придем к тому же самому – возлюбим Бога всем своим сердцем, если только научимся не воздавать злом за зло.

Или, например, пишет авва Исайя: безмолвие есть – не допытываться до того, что тебя не касается. То есть непытливость человека. Но безмолвие – это же совершенство, исихия. Мы читаем о житиях великих подвижников, которые имели дар безмолвия, безмолвной молитвы, которые умели молчать среди любого скопления народа и в самой суете сутолоки мирской возносить чистые к Богу молитвы. Мы читаем о подвигах великого Серафима и величайших затворников, которые в какой-нибудь пустыне Фиваидской или белозерских лесах в этом безмолвии стяжали удивительные дары благодати. Куда нам там безмолвие? Это любого отца почитай, он скажет, что это величайшее совершенство, доступное только избранным. Где уж мне?

А авва Исайя отвечает: «Нет! Ты только никогда ни о чем не любопытствуй, ты не ищи того, что тебя не касается, не спрашивай, не любопытствуй, смири свое пытливое чувство, знай самого себя – и довлеет тебе. Зачем тебе испытывать высокие вещи? Зачем тебе испытывать чужой опыт? Зачем тебе размышлять над тем, правильно или неправильно делает этот мой сосед или хорошо ли поступает другой мой сосед? Какая разница? Тебе какая разница?» Но нет, именно это нас больше всего и волнует.

Мы приходим к человеку, к священнику, к мирянину, вообще к человеку, хоть сколько-нибудь знающему чуть больше, чем мы, и спрашиваем: «Скажите, пожалуйста, вот у меня сосед ведет себя так-то и так-то, он правильно делает или нет?» И все, вся духовная жизнь на этом замерла, она провалилась в пропасть, она уничтожена этим вопросом. И в то же время, если бы мы не были любопытны к тому, как живет другой человек, что он делает, почему он так делает, какие последствия его ждут, если бы мы никогда об этом не задумывались, мы бы стяжали безмолвие. У нас была бы та же благодать, что у Серафима Саровского, когда он сидел в затворе, у нас была бы та же благодать, как у Афанасия Великого, который взял на себя подвиг молчания. Если бы только мы отказались испытывать дела человеческие и вопрошать других по поводу этих дел.

Но нет ничего более въевшегося в нашу жизнь, чем новости. Попробуйте-ка отучить себя от новостей. Да кто мы такие будем без новостей? Да с нами никто разговаривать не будет, да мы сами себя уважать не будем, если не будем знать новостей. Ну да, да, именно это и делает нас неспособными не только к безмолвию, это делает нас неспособными и к чистоте, а значит, по слову аввы Исайи, и к молитве. Ну и что? Ну и пусть у нас не будет молитвы, ну и пусть у нас не будет чистоты, ну и пусть у нас не будет безмолвия! Зато мы будем знать, что же такого интересного происходит в мире и что же там такого необычного, чтобы было о чем разговаривать, когда мы соберемся с кем-нибудь. Мы сами отравляем свою жизнь, мы сами вносим эту нечистоту, эту немолитвенность, эту суетность в собственную жизнь, а потом плачем: «Ну почему у нас ничего не получается? Почему древние могли? А я делаю то же самое, но не могу? Почему в XIX веке простой человек, не имеющий даже гимназического образования, простая бабушка, не умеющая даже читать и писать, могли стяжать чистоту, стяжать безмолвие, а вслед за безмолвием и прозорливость (потому что это вещи взаимосвязанные), а мы не можем?»

Потому что эта бабушка не была любопытной, никогда не интересовалась ничем, что выходило за пределы ее быта и ее собственной жизни. Мы называем это узостью. И мы расширили эту узость для того, чтобы вобрать информацию обо всем мире. И мы знаем очень много, не зная при этом ничего. У нас огромное количество информации совершенно пустой и бессмысленной. Только жить, собственно жить во всех смыслах, даже просто по-человечески жить, а уж тем более в том высшем смысле, в котором нам жизнь и дана, мы разучились, потому что мы любопытные. На самом деле нас интересует все, кроме того, что, собственно, нас и должно интересовать: наша собственная жизнь, наше собственное духовное устроение и то дело, которое вверено нам Богом.

Или, например, авва Исайя пишет в этом десятом абзаце: кротость – это способность переносить все. Конечно, мы может сказать много о том, что такое кротость. И святые отцы пишут: совершенное безгневие, совершенная нераздражаемость человека. Но он пишет по-другому: кротость – это когда ты все переносишь. Вот все, что ни случилось, ты переносишь ровно и спокойно – это и есть кротость.

Или, например, мир, пишет он, – это владеть своими чувствами. То есть владеть собой, не давать себе ни расхлаждаться, ни унывать, ни раздражаться – вот и есть путь к миру. Не позволяй себе этого, владей собой, отгоняй прочь уныние, отгоняй прочь расслабленность, отгоняй прочь раздраженность – и ты приобретешь мир. Если ты имеешь, как тебе кажется, мир, но постоянно раздражаешься или впадаешь в уныние, то на самом деле только обманываешь себя, в тебе нет мира, ты не мирный человек, в тебе нет благодати Святого Духа, потому что там, где она есть, там мир окутывает душу – и человек способен не унывать и не расслабляться.

Или вот очень мне нравится его афоризм короткий: милостыня есть – прощать. Воистину всех простить – вот и милостыню ты сотворил. Простить время, в которое ты живешь, правительство, которое тебе не нравится, пенсионный фонд тоже надо простить, сына, дочку, жену, маму, папу, даже мужа, который бросил, или отца, который ушел, сына, который не любит и не отвечает на звонки, дочку простить, которая привела в дом молодого человека, а он мне не нравится. Простить дочку, которая не умеет воспитывать внука, сына, который не заботится о внуке, ушел из семьи – всех простить. Соседку, которая не здоровается со мной в подъезде, соседа, который постоянно ставит машину таким образом, что мне негде поставить свою…

Да, мы не злимся, нет; мы нормально к ним относимся, они просто нас немножко раздражают, и видеть мы их, собственно говоря, не хотим. Но совесть-то свою мы не обманем. Когда мы в очередной раз видим, что сосед снова ставит машину там, где должна стоять наша, нас ведь колет в сердце – и мы говорим в сердцах, мыслями слова нехорошие, мы сердимся на него, мы не можем его простить. Да, это не очень больно нас кольнуло, все равно где-то мы машину поставили. И мы как бы забыли об этом, но тотчас же мы его не простили.

А что же говорить о семейных отношениях, где эта непрощенность процветает? Где бабушка готова просто отстранить собственную дочь, или невестку, или сына от воспитания внука. «Они же совершенно ничего не умеют делать, совершенно ничего! Они его только портят, они ему только делают плохо, они не понимают, как воспитывать детей! Дайте его мне, я его воспитаю! Они пусть идут и занимаются своей стройкой, своим образованием, своими личными отношениями – мне неинтересно, чем они будут заниматься… Только дайте мне его, дайте мне внука – и я его воспитаю как должно!» И она не может простить дочери ее невежество, ее усталость, ее загруженность, ее неустроенность личную или что-нибудь еще. Не может простить. Какое прощение?! Ребенка спасать надо!

И вот эта напряженность всех наших отношений – как натянутая струна. У нас кругом есть напряженности, эти струны окружают нас, готовые вот-вот порваться, они окружают нас со всех сторон. Мы постоянно считаем себя лучше других, умнее других, благороднее других, разумеется, духовнее других, воспитаннее других, цивилизованнее других, поэтому никого по большому счету простить не можем.

«Нет, – говорят, – да я в душе простил!» Если бы ты простил, тогда бы ты был милостивым, а блаженны милостивые, ибо они помилованы будут (Мф. 5, 7). Как же милостивый, если ты приходишь и вместо того, чтобы благодарить Бога, жалуешься на непутевого сына, на непутевую дочку, на непутевого мужа, на непутевого соседа, на непутевого начальника, разумеется, на непутевое правительство? Кругом жалуемся, потому что на самом деле мы не можем им простить их непутевости. Но попробуй-ка кто-нибудь не простить нашу собственную непутевость – мы ему покажем, где раки зимуют. «Как он смеет нас не прощать? Мы бедные, несчастные, мы измученные, мы загнанные, усталые люди, а нам смеют не прощать наших недостатков!»

Вот эта немилостивость нашего сердца, постоянная напряженность, раздраженность, утомленность, унывность нашего сердца говорят о том, что мы не прощаем людей тогда, когда они против нас согрешают. Что бы мы там ни говорили, у нас нет мира, у нас нет мягкого, милостивого сердца, хотя нам и кажется, что у нас оно есть только потому, что мы не кидаемся с ножом на человека, который поставил машину на наше законное место. Да, не кидаемся. Но уже за одно то, что мы не бросаемся на него с ножом или с кулаками, мы готовы петь себе дифирамбы: вот какой я добродушный человек! А в глубине души-то знаем: не простили мы его и злимся на него в глубине своей души.

С другой стороны, часто люди говорят: «Как мне подавать милостыню, ведь у меня маленькая, крошечная пенсия? Мне бы кто милостыню подал, потому что невозможно прожить на эту пенсию, отдавая все необходимые платежи! Как я еще милостыню могу давать?» Деньгами никак, наверное. Но милостыня бывает не только в денежном эквиваленте. Если человек научился давать милостыню духовную всем тем, кто его окружает, может простить тех, кто не почтил его старость, кто не уважил его седин, кто грубо обошелся с ним в магазине, кто слушает громко музыку в его присутствии, кто не замечает, что он делает им замечание… может простить их всех – это и будет та милостыня, которую в состоянии подать любой человек, даже нищий.

Но вот что главное. В самом конце авва Исайя подводит итог своим рассуждениям и говорит: порождает же все сие отсечение воли своей. Оно умиротворяет добродетели между собою. Оно соделывает… (ум) безмятежным. Собственно, с этих же слов и начинается сам десятый абзац: оставление воли своей для ближнего с разумом есть смирение. Если мы читаем иногда Евангелие, то мы сейчас должны воскликнуть: «Но позвольте, ведь в этом и есть вся евангельская нравственность, в том, чтобы отложить свою волю ради того, чтобы было ближнему хорошо!» Об этом пишет не только апостол Павел: «Каждый ищи пользы не своей, а пользы ближнего» (Кор. 10, 24). Об этом ведь вся и Нагорная проповедь: люби ближнего; просят тебя пройти поприще – иди два; просят одежду – отдай; ищут у тебя ссор, а ты не ссорься, то есть уступи человеку, уступи. Как говорит преподобный Амвросий Оптинский, кто уступает, тот больше приобретает.

И христианство, по сути дела, в своей аскетической интенции и есть отречение своей воли ради воли Божьей, которая проявляется в данный момент в воле ближнего (конечно, с разумом, как дважды подчеркивает авва Исайя). Но именно это является самым главным аскетическим методом, аскетическим упражнением, которое позволяет стяжать христианское мироощущение, христианские чувства. По слову апостола Павла, в вас должны быть те же самые чувства, какие и во Христе Иисусе (Флп. 2, 5).

И одиннадцатый абзац двадцать второго «Слова» мы тоже немного прочитаем, самое начало хотя бы:

Конец же всего этого: ничего другого, как вижу я во всех Писаниях, не желает Бог от человека, как чтоб он смирял себя пред ближним во всем, отсекал волю свою в отношении ко всему, молился Ему всегда о подаянии руки помощи человеку…

Человек, как мы видим в самом заключении, должен молиться о подаянии помощи, именно обращаться к Богу. Если этого в человеке не будет, то и это отсечение ни к чему хорошему может не привести. Человек, который просто от страха уступает всем, ничем не созидает свою душу, он не исполняет христианские заповеди, он просто малодушный человек, может быть, трус.

Но если человек делает это не потому, что боится, уступает не потому, что боится, уступает не потому, что ему страшно, уступает не потому, что он малодушный, а уступает потому, что таковы заповеди, и молится при этом за себя и за другого человека, то такой человек исполняет, в сущности, то, что написано в Священном Писании. Исполняет именно так, как должно. И напротив, если человек этого не делает (если, скажем, молится, но потому, что он хочет молиться, хотя семья кричит, и жена кричит, и дети кричат: «Папа, сходи с нами на горку!»), то он исполняет свою волю. Вот человек хочет пойти в храм, а жена умоляет: «Нет, у меня мама больна, отвези меня к ней, пожалуйста!» А он говорит: «Знаешь, надо служить Богу, и я пошел служить Богу, а с мамой ничего не будет, я за нее помолюсь – и все будет хорошо». Маме плохо, мама умирает, он говорит: «Ну что ж, такова воля Божья». Семья, конечно, распадается или переживает глубокий кризис, трещина идет, но он уверен, что виновата-то неразумная женщина, которая вместо того, чтобы пойти в храм, пошла к какой-то маме, а он-то прав, потому что он-то к Богу пошел. И так чего ни коснись.

Мы живем буквально по слову Иисуса Христа. Он обличает фарисеев и говорит: «Как же так? У вас есть заповеди: чти отца и мать твою, и благо тебе будет, и долголетен будешь на земле. Есть заповедь. Вы эту заповедь отменили собственным постановлением, вы деньги, которые необходимы на пропитание родителям, отдаете в храм и говорите: вот это дар Божий, я принес дар Богу, поэтому могу родителям ничего не давать! Вы отменили заповедь Божью своим преданием, как же вы не видите собственного лукавства?» И дальше очень много и подробно вся глава Евангелия от Матфея посвящена этому обличению фарисеев. И вот тут точно так же. Да если бы только тут…

Очень часто происходит именно так, что человек как бы служит Богу и делает вроде бы заведомо хорошие дела: творит молитву, вычитывает правила, соблюдает пост, идет в храм… Но ведь это же неплохо? Но ему и в голову не приходит, что, делая все это, он исполняет не волю Божью, а только то, что ему нравится. А то, что ему не нравится, но от него требует Бог, он этого не делает. И часто именно поэтому наши как бы духовные усилия пропадают даром. Мы много молимся, но не услышаны Богом, мы много постимся, но страсти как мучили, так и мучают нас, мы стоим в храмах долгие службы, а потом приходим и ссоримся со всеми, с кем можно перессориться, потому что они не понимают нашего боголюбия. А в сущности, я не способен ни прощать, ни носить немощи ближних.

И не случайно здесь авва Исайя говорит эти слова, подчеркивая этот важный аспект. Подвижник, отшельник подчеркивает эти слова и говорит, что на самом-то деле именно в этом суть Писания: отсекать волю свою ради ближнего с молитвой о себе и об этом ближнем, с просьбой о помощи в исполнении того дела, которое делаю я, в исполнении того дела, которое делают другие.

Если мы возьмем это на вооружение, если мы примем этот евангельский призыв, тогда у нас найдется время и на молитву, но не тогда, когда нам хочется, а тогда, когда Бог велит. У нас найдется время и на храм Божий, но не тогда, когда нам хочется, а когда Бог велит. И тогда эта молитва будет принята. Как по слову пророка Исайи в пятьдесят восьмой главе: тогда Бог услышит, потому что мы слушаем Его.

Использован материал сайта т/к «Союз»
Продолжение следует

Закладка Постоянная ссылка.

Обсуждение закрыто.